Рассказ Августа Дерлета «Лампа Аль-Хазреда» как литературная биография Говарда Филлипса Лавкрафта. Г. Ф. Лавкрафт, Август Дерлет «Лампа Альхазреда Применение ламп от Михаила SM

Патч 7.2.5 нельзя назвать крупным обновлением игры, но в нем очень много интересных небольших добавлений, которые сделают жизнь игроков интереснее.

Вот, например, АлАбас и Жуль помогут разбойникам вновь почувствовать себя отнимателями богатств и передавателями их себе любимым.

Начиная с 100 уровня игроки-разбойники смогут взять квест у Жуля в классовом оплоте разбойников. В ходе этого задания:

Вы покупаете тусклую лампу;
Покупаете набор для полировки лампы;
Полируете лампу;
Призываете джинна АлАбаса;
АлАбас посылает вас собирать Монеты Воздуха из карманов мобов;
После сбора 1000 Монет Воздуха вы получаете эпическую лампу АлАбаса, позволяющую добывать еще больше трофеев;
В обмен на 10000 Монет Воздуха раз в неделю Жуль даст вам 5к золотых;
После сбора ряда эпических и редких предметов из карманов мобов, вы получите самую крутую Сверкающую лампу АлАбаса, которая позволяет лутать еще больше Монет Воздуха.

Из карманов мобов вы можете добывать разные предметы, которые обмениваются на Монеты Воздуха автоматически – сразу после лута. Эпические вещички имеют “стоимость” 10-20к монет, редкие – несколько сотен, а зеленые – десятков, а обычные и того меньше.

Что купить на Монеты Воздуха?
Вот это – самое интересное. Ради чего фармить монетки, не ради 5к золотых же? Вы можете покупать разного рода забавные вещички у самого Жуля!

Скрытный сурок (10к) – питомец, который ходит в Незаметности=).

Пещерная крыса (10к) – просто боевой питомец с уникальной моделькой.

Бочка с банданами (100к) – игрушка, которая дает игрокам банданы. Ее вы могли получить еще в Дреноре.

Бочка с глазными повязками (100к) – еще одна бочка, но на этот раз из нее можно получить замечательную глазную нашлепку, чтобы почувствовать себя одноглазым головорезом.

Что ж, отличный и милый контент. Помнится, Кувалдыч провел немало приятных минут в Дреноре занимаясь “карманными делами”. Это было намного интереснее беганья кругами по Гарнизону.

Самый необычный и нетипичный для Лавкрафта рассказ. Произведение получилось столь позитивным и светлым во многом благодаря Августу Дерлету, завершившему работу учителя. Нет в творчестве Мечтателя из Провиденса более доброго и жизнерадостного рассказа, чем «Лампа Альхазреда». От неё захватывает дух, а на душе разливается приятное тепло, согревающее как изнутри, так и снаружи. Ты, словно в одночасье оказался в старой доброй сказке, которая просто не может плохо закончиться. Прочитав этот рассказ, можно понять, как искренне восторгался Лавкрафтом Дерлет, как обожал своего учителя способный ученик. Подобное отношение трогает почти до слёз.

Теперь я понимаю, кем вдохновился в своё время Рэй Брэдбери при написании части своих рассказов и, в частности тех, которые относятся к сборнику «Марсианские хроники». Вне всякого сомнения, другой великий американец читал работы своего предшественника и выделил в них для себя главное: доброту и возможное светлое будущее, шанс на которое есть почти у каждого.

«Лампа Альхазреда» - это великолепная притча, в которой мистика присутствует по большей части для антуража. Тут, я полагаю, заслуга лишь одного Дерлета. Вне всякого сомнения, заканчивая данную новеллу он, тем самым почтил память ушедшего в район Неведомого Кадата друга, попутно сказав несколько добрых слов. Возможно моё мнение покажется многим слишком субъективным, но, думаю было бы не лишним включить в школьную программу рассказ начатый Лавкрафтом и законченный Дерлетом. «Лампа Альхазреда», несомненно того стоит.

Молодчина, Лавкрафт! Умница, Дерлет! Ребята, спасибо вам за это чудесное, доброе и просто отличное произведение, которое хочется перечитывать снова и снова.

Оценка: 10

Невероятно красивый и добрый, светлый и поэтичный, а самое главное автобиографичный рассказ автора, самую суть которого может уловить только человек широко знакомый с его творчеством, а лучше с жизнью, поэтому новичкам советую отложить «Лампу» в сторону, поверьте, ее время еще придет!

Теперь для знатоков. «Лампа Альхазреда» - это ретроспектива жизни и творчества Г.Ф. Лавкрафта, выполненная в форме своеобразной притчи. Короткий, яркий и очень искренний рассказ, который заставляет сердце биться чаще, и вызывает восторженное умиление. Ты словно попадаешь в город детства: ходишь по памятным местам, встречаешься с забытыми друзьями и вспоминаешь старые добрые деньки, когда воздух был чище, трава зеленее, а люди лучше. И настоящее пропадает, уступая место воспоминаниям, в толщу которых ты все глубже погружаешься с каждой прочитанной страницей! А в конце, когда главный герой

Спойлер (раскрытие сюжета) (кликните по нему, чтобы увидеть)

Смертельно больной раком, при помощи Лампы возвращается во времена детства

Наступает настоящий катарсис, и ты, обновленный и просветленный, возвращаешься в реальный мир!

Итого: рассказ похожий на смесь «Серебряного ключа» и «Неведомого Кадата», любителям рефлексирующего Лавкрафта рекомендую.

Оценка: 9

Непривычно для Лавкрафта позитивный рассказ. Он позитивен весь, от начала до конца, ибо загадочная лампа принесла своему влдельцу только пользу, а финалу и вовсе можно позавидовать! При этом в главном герое некоторым образом узнается - почитайте перечисление тем рассказов! - сам Лавкрафт. Если концовка была идеей Дерлета, - что ж, он пожелал соавтору счастливого окончания дней...

Оценка: 8

Это расказ - прощание. Рассказ - откровение. Рассказ, как память о великом и талантливом человеке, который черпал свое вдохновение во снах, который создал целую вселенную, который перевернул на изнанку все представление о сверхъестественном, открыл новый виток в жанре ужасов, как в одном из жанров художественной литературы. Это человек необычный, лирический, в чем-то романтичный, человек, полюбивший старину и одиночество, тот - кто не от мира сего.

Я говорю о Говарде Филлипсе Лавкрафте, прототипе главного героя данного рассказа, дописанным Дерлетом. В сюжете работы даются очень прямые и откровенные намеки, о ком же все таки хотел сказать свое последнее слово Дерлет. Главный герой находит Лампу Альхазреда, того самого безумного араба, автора знаменитого несуществующего Некрономикона (как, собственного, не существует и он сам, ведь его имя даже не входит 99 имен Аллаха). Перед нами проступает некоторая частичка вечности, кусочек огромного пазла - мы видим, как лампа помогает главному герою пережить множество историй, показывает ему множество неведомых таинственных уголков, а затем вовсе уносит в глубины космоса, где и существуют эти самые древние ужасные существа, ждущие своего часа. Лампа - это источник вдохновения, это олицетворение таланта автора. Ведь мы видим на станицах уже знакомые имена и названия: Иннсмаут, Аркхем, Мискатоник, Данвич - это те места и уголки, с которыми связано множество историй Лавкрафта. В рассказе же главный герой пишет именно эти истории. В этом и состоит сама изюминка. В характере и мотивах главного героя, в его судьбе. Ведь он - это сам Лавкрафт.

В итоге получился прощальный рассказ, рассказ - последнее слово, ставящий точку, логическую точку в творчестве Лавкрафта, правильную и красивую точку.

Оценка: 10

Не знаю, как планировал закончить рассказ сам Лавкрафт, когда начинал писать его, но в продожении, написом Дерлетом, рассказ получился, хотя и впечатляющий (как всегда), но совсем не страшный, а скорее даже где-то светлый и оптимистичный. Не верится что с ГГ случилось что-то плохое, скорее создается впечатление, что ГГ попал в какое-то прекрасное и удивительное место...

Оценка: 9

«…его духовный мир причудливо переплелся с мирами, являвшимся ему в свете лампы и образы с детских лет нашедшие приют в тайных уголках сердца, возрождаясь, проникали в неведомые доселе глубины Вселенной».

Простой, но необычный текст, который можно использовать в качестве вступления к сборникам Лавкрафта. Речь в нем идет о артефакте, который гг получил по наследству от деда. Этот чуть ли не мифический предмет извлеченный из аравийской гробницы воздвигнутой на заре истории пленил сознание нового владельца, послав го путешествовать. Уорду открылся заброшенный Город Столбов - Ирем, Леденой Кадат, Хребты Безумия, Аркхэм, Р`лайх, Иннсмаут, Риф Дьявола, Мискатоник; Хастур, Ньярлатотеп и Йог-Сотот, высвеченные затем в целом ряде рассказов.

6815

В конструкции однотактного лампового усилителя применены эксклюзивные Hi-End трансформаторы "Tamradio" Tamura

Рупорные колонки с передним коротким рупором и динамиком Lowther DX4

Прямонакальный кенотрон разогревается за 5-7 секунд, по этой причине и стоит задержка на реле

Однотактник на 2A3 и моточных Tamura «Tamradio»

Коротко о конструкции

Несколько слов о комплектации: Выходные, межкаскадные трансформаторы и дроссель в блоке питания от японской «Тамура». Про компанию, производящую аудиофильские моточные изделия «Tamradio» рассказывать не нужно, все про нее и без меня знают. Да - дорого, да - долго ждать заказа, но такого же или похожего качества ни у кого в мире практически нет. «Танго» еще может быть. Лишний раз убедился в качестве их трансформаторов, хотя пользуюсь изделиями этой уважаемой компании более 20 лет. Анодный трансформатор «Хасимото», два накальных тороидальных трансформатора для ламп 2А3 мотались на заказ на месте. Отдельный силовой трансформатор и дроссель для драйверной лампы и таймера задержки включения анодного напряжения находятся на отдельной печатной плате на «нижнем» этаже усилителя. Дроссель современный, а силовик винтажный из усилителя 50-х годов. В аппарате в общем 11 моточных изделий очень высокого качества.

Накал выходных ламп 2А3 питается переменным током, для устранения фона в накал введен балансировочный проволочный резистор. С акустикой чувствительностью 99 дБ с расстояния 2,5 м фон не слышен вообще.

Столешница сделана из натурального массива бука из Алтайского края, толщина 40 мм. Вес усилителя 30 кг. Про параметры говорить бессмысленно… Мощность два по три Ватта и все.

Звук

В моем аппарате главное - не трансформаторы, лампы и режимы… а ЗВУК! Никогда не мог себе представить, что небольшая лампа 2А3 может дать такой масштабный и телесный звук. Это при полном сохранении детальности и музыкальности. Я так думаю, что это из-за трансформаторов «Тамрадио» и драйверной лампы С3G. Ну и избыточная мощность анодного трансформатора плюс раздельная организация питания выходного и драйверного каскадов. Конденсаторы «Блек гейт» свое тоже - прибавили. Результат вышел чрезвычайно вкусным и «жирным»! Я очень доволен и слушаю свой однотактник практически не выключая уже с месяц. И играет он все лучше и лучше… Да! Камрады! Если кому-то в душу западет данный однотактник, свой не продам конечно), но «Золотые руки» посоветую, способные повторить данное эксклюзивное строительство.

Работает мой аппарат на колонки по проекту Петрова Сергея. Это обратный рупор на динамиках Lowther PM-2A сопротивлением 16 Ом с серебреной катушкой. Чувствительность колонок около 100 дБ. Динамики заказывал прямо с английской фабрики, как и трансформаторы - в Японии. Так сказать - из «первых рук».

Тут пишут, что мне втройне повезло, т.к. Норманн с некоторых пор с публичным аудио - «завязал» и его помощь моему проекту была «дембельским аккордом». И как все последнее, одним из самых удачных. Весь однотактный проект был изготовлен в Самаре, ну - кроме динамиков Lowther и проводов, естественно.

Ответы на вопросы

Мне кажется, что вам в - такого класса однотактнике нужно было делать не совмещенный блок питания, а полноценное двойное моно. Или два моноблока. Тогда вес был бы 60 кг примерно и солиднее бы выглядело и звучало. Да, и где у вас регулятор громкости? Получается, что это однотактный усилитель мощности?

У меня подобный аппарат уже года три работает. Лампа 2А3 легко «раскачивает» динамик 15" в больших басовых рупорах. Система стоит в комнате 58 м.кв. Так что поздравляю Вас с удачным подбором ламп и качественной реализацией однотактного лампового усилителя!

Скажите, Вы не пробовали, как лампа D3A в качестве драйверной, работает с выходной 2A3? Намного хуже, чем С3Г которая у вас стоит? Можно ли вместо межкаскадного трансформатора Tamura поставить проходную емкость с резистором в аноде драйвера?

Можно как драйверную лампу взять - D3A с резистором в аноде, хуже это будет по звуку или лучше, вопрос неоднозначный, я пробовал, но что-то мне не понравилось, что - уже не помню. Играть эта связка будет скорее всего по-другому, другая лампа даст однозначно - другой звук. Моя драйверная лампа С3g с межкаскадным трансформатором легко раскачивает и 300В и ГМ-70! На мой ух и взгляд лампа С3g - одна из лучших современных драйверных. Есть еще C3M, 6AC7, D3A, больше на ум ничего из достойного - не приходит. Пентод C3G работает в триодном режиме, считаю, что портить сигнатуру замечательной 2А3 пентодным включением драйвере неправильно.

У Вас, я так понимаю - имеется предварительный усилитель и лампы С3g в драйвере вполне достаточно, а если делать полный усилитель, как я задумал, то усиления может и не хватить.

Предварительный усилитель у меня пассивный, чувствительность у однотактника 500 мВ, чего хватает выше крыши, колонки имеют чувствительность под 100 дБ.

А я не согласен с тем, что пентод C3G драйвером 2А3 должен работать триодном режиме. Есть очень много пентодов, которые в пентодном режиме намного лучше, чем пентод C3G в триодном.

У меня есть возможность все это сравнивать практически. Имеется однотактник на EL12 в пентоде с местной отрицательной обратной связью. Этот усилитель один из моих любимых и слушаю я его с превеликим удовольствием. Есть еще один аппарат - двухтактник на EL12 в пентодном варианте выходного каскада с пентодным же драйвером. У него тоже очень интересный и быстрый звук. Я имею ввиду, что не хочу 2А3 портить пентодом. Зачем мне третий пентодный драйвер для триодов 2А3?

Включать драйверную лампу - пентод в триодный или пентодный режим - дело вкуса. Мне, например, пентодное включение - интереснее, т.к. в нем я легко получаю нужное напряжение раскачки для выходной лампы.

Применение ламп от Михаила SM

Михаил SM = Несколько лет назад я делал на заказ одному человеку с Украины ламповый усилитель с драйверным каскадом на ЕF-12 в пентодном режиме и выходными лампами 6B4G. Нагружался он на акустическое оформление Фиделио и Lowther DX4. Заметил тогда, что тандем из этих двух ламп категорически не принял какого-либо предусилителя - третьим. Страдала выразительность басового регистра и звучание в общем - трагически ухудшалось. Но к удивлению, акустическое оформление щит, или Open Baffle требуют более длинную цепочку каскадов: от трех, до четырех - пяти, после преобразователя I/U Цап-а. В моем варианте с Украинским усилителем общее усиление с лампой драйвера (в пентодном включении) EF12, выходными 6В4G с выходными трансформаторами 20:1 и входным Г-регулятором: 0,7 х 100 х 3/20 = 10,5. При стандартном выходном напряжении CD плеера 0,775 В получаем с таким усилением на вторичной обмотке выходного трансформатора - 8 Вольт. На нагрузке 8 ом имеем 8 Ватт выходной мощности. Если драйверную лампу EF-12 включить не пентодом, а триодом - получим общее усиление в районе: 2,6 - 3, что в пересчете на вторичную обмотку выходного трансформатора даст 2,5 Вольта на 8 ом, или - 0,8 Вт выходной мощности, что крайне мало… с такой мощностью о телесности и динамике даже при чувствительности акустики под 100 дБ придется забыть.

С каких пор С3g в триодном включении играть лучше? двух анодная 2A3 это довольно бюджетная лампа как по звуковыми качествам, так и - цене. С этой лампой, и всякими WE-417, WE-437, D3а и т.д. я много экспериментировал 10 лет назад. Например, достаточно популярные EF-36, EF-37 в пентодном режиме гораздо интереснее чем С3g в триодном.

Михаил SM = Альтернативная не прямая замена лампе 2А3 без потерь мощности, это AL5/375 (В триодном режиме дает от 2,5 до 4 Ватт). Ее допустимо эксплуатировать при напряжении на аноде до + 400 в и токе не более 45 мА. AL-5/375 легкая в раскачке, и для нее не нужно строить пентодные драйверы. Звучит она ненамного хуже референсной АD1.

Лампа AL-5/375 имеет максимально допустимое напряжение на аноде 250 В и была разработана для пушш-пульных усилителей, работающих в классе Б. Загонять ее в триодный режим с анодным напряжением 400 Вольт - недопустимо (ИМХО). У меня уже два года работает двухтактный усилитель на лампах AL-5. Я с этими лампами долго возился и еще вожусь. Называть AL-5/375 альтернативой 2A3, не очень разумно, ибо даже в триодном режиме - 2 Ватта мощности она выдает с большими искажениями. Без искажений больше одного Вт. нее не выжать. Кстати, цифра 375 в названии лампы является максимальным значением ее анодного напряжения. У меня в наличие есть AL5 Telefunken, Valvo, Philips - так что есть с чем экспериментировать.

Михаил SM = В мире аудио много что недопустимо, нужно уметь эти недопустимости обходить, а не верить слепо техническим параметрам.

Сильно сказано, но утверждать, что лампа AL5/375 есть альтернатива 2A3, значит подчеркивать свою техническую малограмотность. А вообще есть прямые альтернативы лампе 2А3 среди пентодов? А если есть, зачем тогда нужны 2A3?

Михаил SM = Тогда объясните, почему в RX - корректоры, народ ставит такие «незвучащие» лампы, как EL-11, EL-12, A-L4 (в триоде) - аккурат, после любимой всеми EF-12, EF-14 в пентодном включении? Неужели общее усиление с этими лампами важнее "легендарных" сигнатур АD1, RE604 или PX25?

Какая связь между корректором винила и SE выходом лампового усилителя? Я кстати, сейчас вожусь - ставлю EL-12 на входе корректора винила по заветам Лихницкого и считаю, что лампы EL-11, EL-12, A-L4 как раз очень даже звучащие. Но не как альтернатива триоду 2A3, а в купе со своими трансформаторами, выпрямителями и обвязкой.

Михаил SM = Немецкий справочник по лампам 1958 года имеет раздел с этими лампами. Оказывается, у ламп EL-12/375, EL-12/U g2 максимальное напряжение анода + 375 В и + 425 В. Может для AL-5 и предписано Иg2 в 250 Вольт, но она легко держит и 420 В.

Аббас = И EL12 и AL5 в триодном режиме звучат очень красиво. Другое дело, что с них в однотактном режиме больше полутора, двух Ватт не снять. Лучше всего их ставить в корректоры для винила или двухтактные аппараты, а для однотактников поискать более подходящие триоды. Прекрасно в триодном включении работает лампа F2a11.

Михаил SM = Простите меня за категоричность, но обмен опытом тут очень важен. По совокупности параметров: легкости раскачки, питании накала переменным током, высокого усиления - пентоды немецкого производства, включенные триодом, просто уникальны. Плюс, признанная звукачами - музыкальность. В плане музыкальности 2А3 (ИМХО) по сравнению с немецкими пентодами, звучит скромнее, хотя прямонакальным триодам и свойственна некая «аристократичность» в звуке. У меня тоже есть два ламповых усилителя: Один - на старых 6В4G с EF12 Telefunken (или ECC-32 Муллард) в драйвере, Второй - на EL12 Telefunken и драйвере ECC-32. EL-12/375 не такие и «кривые» если правильно выбрать приведенную нагрузку и питать их анодным повыше. Пусть у них не такие прямые вольт-амперные характеристики, как у прямонакальных ламп, но, зато - музыкальность! Я всегда смотрю на аппарат не как на ламповый усилитель, а как на «машину времени», которая меня переносит в прежний мир. Если Вы хотите, чтобы музыка передавалась лампами максимально достоверно, то никто Вам советами не поможет. Только свои собственные уши определят, что лучше: современные прямонакальные лампы, или раритетные «якобы кривые» пентоды.

Аббас = Вы сказали об альтернативе. Не нравится Вам лампа 2А3, возьмите референсную AD1, 4683, 45х2 наконец, но причем тут AL-5? Накал не тот, трансформатор анодный - не тот, смещение не то, мощность не та, искажения не те… Например - F2A11 может рассеять на аноде 25 Вт и звучит она не менее интересно чем ее одногодки 2А3. Я сделал несколько ламповых однотактников на тех и на других, у каждого из них свои достоинства.

Я считаю, что использование пентода в триодном режиме - извращение, не важно AL-5 или другие. Те же EL-12 в своё время стоили гораздо дороже АД1 (AL-5 более старая лампа) и никто при их разработке не думал про ее триодное использование в выходном каскаде.

Михаил SM = Я имел ввиду общий, а не этот - конкретный случай. В случае с 2А3 и наличия выходных трансформаторов «Tango» с выходом 4 Ом, это уже 25:1 или 5000/8 Ом, что для EL-12 (AL-5) порядка К = 3 мин. Значит с трансформатором - проходит. Ток поменьше, но ненамного. Организовать накал 4 или 6,3 Вольт переменкой, проблем не составляет. Можно поставить отдельный накальный трансформатор, в усилителе много свободного места. Я делаю в таких случаях усилители, которые могут работать с разными лампами - типа: 6В4G или EL-12/375. Удобная опция, если есть запас по приведенной нагрузке. Для каждого типа лампы своя инфраструктура: панельки, накал, смещение.

Аббас = В справочнике по лампам (красного цвета) Telefunken 1938 года даны рекомендации по применению пентодов AL-4 и AL-5 в триодном включении. Для AL-5 в триодном включении там дан режим: анодное - 250 В, 40 Ма, Ra 3500 Ом, Р - 2,1 Ватт при 5 % искажений, Напряжение раскачки 12 В эффективное. А для EL-12 триодного режима нет, наверное, из-за того, что она «кривее» других и в мощных усилителях не применима. Для лампы F2A11 тоже есть триодный режим в однотактном включении. AL-4 и EL-11 довольно часто применяли в усилителях кино установок в качестве драйверной лампы, работающей на межкаскадный трансформатор. И еще на тему извращений с включением пентодов в триодный режим. По характеристикам лампы EL-11, AL4 и EL3, AL5 и EL12 в триодном включении аналогов среди косвенно накальных триодов в те годы не имели. Для индуктивного корректора эти пентоды в триодном режиме во втором и третьем каскадах - идеальное решение, потому что при среднем внутреннем сопротивлении их МЮ - около 20 и выше. ML-6, ML-4 в этом отношении менее удобны, у американцев вообще ничего похожего до войны не было. Ближайшая лампа EL-84 появилась намного позже. Если собирать трехкаскадный RX на довоенных лампах, то единственный вариант - это пентоды AL, EL в триодном включении.

Eugen Komissarov = Альтернативы довоенным AL, EL сейчас тоже - нет. Большой раскрыв, большое усиление, низкое внутреннее сопротивление. Ближайший вариант - двойной триод 6SN7, если два триода в баллоне включить параллельно, и все равно - это не то. Или 5687, но там уже звук не совсем не такой. У AL, EL один недостаток - их тяжело раскачивать, емкость Миллера под 300 пФ, что накладывает ограничения на выходное сопротивление предыдущего каскада. Его выходное сопротивление должно быть не выше 30 кОм, особенно это касается регулятора громкости. Переменный резистор 50 кОм будет нормальным, а 100 кОм - уже много.

Мне никогда не нравилась литературная деятельность Августа Дерлета (специально не употребляю слово «творчество», потому что не считаю его в должной мере применимым к этой деятельности). Я уважительно отношусь к Дерлету как к первому издателю произведений Говарда Филлипса Лавкрафта и другу этого писателя. Кстати, Лавкрафт несколько раз упоминал книгу Cultes des Goules («Культы гулей», или «Культы упырей»), придуманную их общим другом Робертом Блохом, который приписал ее авторство некоему графу д’Эрлетту. Этот граф, естественно, является шутливым намеком на Дерлета.

Но сами литературные труда Дерлета я считаю слабым ремесленничеством, довольно неумело эксплуатирующим идеи Лавкрафта, и вообще совершенно банальным. Тем не менее, одному рассказу Дерлета я хочу посвятить данную статью, ибо он резко выделяется из общего безликого ряда его произведений. Это рассказ «Лампа Аль-Хазреда», отдающий дань уважения Лавкрафту, и отдающий ее действительно талантливо.

По сути, «Лампа Аль-Хазреда» - это даже не столько рассказ, сколько изложение биографии Лавкрафта (именуемого как Уорд Филлипс) в почти поэтическом стиле. Я высоко оценил тонкость и искренность манеры Дерлета в «Лампе». Для начала о том, почему в названии используется арабское имя (то есть фамилия). Дело в том, что Лавкрафт, начитавшись «Тысячи и одной ночи», в пятилетнем возрасте однажды заявил, что принимает имя Абдул Аль-Хазред. Возможно, это легенда, но Лавкрафт действительно был вундеркиндом - в 2 года он уже читал стихи наизусть, а в 6 лет стал писать свои. Тогда же он начал и прозу. Первое существенное произведение (впоследствии опубликованное и ныне включаемое в собрание сочинений) Лавкрафт написал в 14 лет. Имя Аль-Хазреда на страницах его рассказов и повестей имеет особое значение - этот араб, называемый эпитетом «безумный», является автором страшного легендарного «Некрономикона»…

В рассказе Дерлета таинственная древняя лампа переходит к Уорду Филлипсу по наследству от его деда Уиппла. Прототип его - это дедушка Лавкрафта Уиппл Ван Бурен Филипс; если судить по этому имени, у Лавкрафта были голландские корни. Правда, лишь в трех произведениях - «Пес», «Кошмар в Ред-Хуке» и «Затаившийся страх» - присутствуют персонажи голландского происхождения (кроме первого, американцы по месту жительства). И во всех случаях это крайне одиозные злодеи - соответственно, призрак–оборотень, ученый–оккультист и некромант Роберт Сейдем и выродившееся жуткое семейство Мартенсов.

Жизненные обстоятельства Уорда Филлипса описаны как точные детали биографии Лавкрафта:

Филлипс стал пописывать для бульварных журнальчиков, а, кроме того, обрабатывал целые горы почти безнадежно графоманской прозы и лирики, присылавшейся ему писателями–дилетантами, надеявшимися, что волшебное перо Филлипса поможет им увидеть свои произведения в печати, - все это позволяло ему вести довольно-таки независимый образ жизни. В то же время сидячая работа уменьшила его способность противостоять болезни. Он был долговяз, худощав, носил очки и по слабости организма представлял собой легкую добычу для простуд, а однажды, уже в зрелом возрасте, к своему великому смущению, даже заболел корью.

Еще замечу, что Дерлет не стал упоминать в рассказе об одном периоде жизни Лавкрафта (наверное, из соображений такта), связанном с браком и переездом в Нью-Йорк. В 1924 году, в возрасте 34 лет, Лавкрафт женился на Соне Грини, эмигрантке из России (родом из еврейской семьи Черниговской губернии). Но их брачный союз продолжался всего несколько лет: Лавкрафт не смог жить в большом городе, его жена - в провинциальном Провиденсе. Драматизм этой ситуации мне вполне понятен. Но они расстались спокойно (даже не стали официально расторгать супружество). Кстати, этот период жизни отразился в творчестве Лавкрафта в таких формах, которые стали причиной обвинений его в расизме. По этому поводу у меня однажды состоялся диспут с американским блогером, когда мне пришлось взять на себя труд опровергнуть эти обвинения. Впрочем, это не важно, ибо для меня имеет значение то, что именно на этом этапе жизни писателем были созданы такие монументальные шедевры, как «Зов Ктулху», «Загадочный Дом на Туманном Утесе», «Сомнамбулический поиск неведомого Кадата» и «Случай Чарльза Декстера Варда».

Итак, после Нью-Йорка Лавкрафт вернулся в Провиденс и стал жить в этом доме на Барнс-Стрит:

Последние 4 года из-за нарастающей бедности он доживал в гораздо меньших апартаментах у своих родственников.

Вернусь к рассказу. В письме, сопровождавшем последний дар деда Уорда Филлипса, говорилось, что

<…> лампа была извлечена из аравийской гробницы, воздвигнутой еще на заре истории. Некогда она принадлежала какому-то полусумасшедшему арабу, известному под именем Абдул Аль-Хазред, и была изготовлена мастерами легендарного племени Ад, одного из четырех таинственных племен Аравии, обитавшего на юге полуострова <…> В заключение своего длинного письма Уиппл писал: «Она может принести радость, будучи как зажженной, так и потушенной; и точно так же она может принести боль. Это источник блаженства и ужаса».

<…> архаика импонировала Филлипсу. Он до такой степени жил прошлым, что разработал целое мировоззрение, скорее даже собственное философское учение, о воздействии прошлого на настоящее. Его идея отличалась холодной цветистостью и какой-то презирающей время и пространство фантазией, которая с первых проблесков сознания была настолько тесно связана с его сокровенными мыслями и чувствами, что любое дословное их выражение выглядело бы в высшей степени искусственным, экзотическим и выходящим за рамки общепринятых представлений, независимо от того, насколько все это походило на правду. Десятилетиями грезы Филлипса были наполнены тревожным ожиданием чего-то необъяснимого, связанного с окружающим пейзажем, архитектурой, погодой. Все время перед его глазами стояло воспоминание о том, как он, будучи трехлетним ребенком, смотрел с железнодорожного моста на наиболее плотно застроенную часть города, ощущая приближение какого-то чуда, которое он не мог ни описать, ни даже достаточно полно осознать. Это было чувство удивительной, волшебной свободы, скрытой где-то в неясной дали, - за просветами древних улиц, тянущихся через холмистую местность, или за бесконечными пролетами мраморных лестниц, завершающихся ярусами террас. Однако намного сильней Филлипса тянуло укрыться во времени, когда мир был моложе и гармоничнее, в XVIII веке или еще дальше, когда можно было проводить долгие часы в утонченных беседах, когда люди могли одеваться с некоторой элегантностью, не ловя при этом на себе подозрительные взгляды соседей, когда не было нужды сетовать на недостаток фантазии в редактируемых им строках, на скудость мыслей и жуткую скуку <…>

Творческий метод (если можно так выразиться) Лавкрафта опирался на визионерство, то есть он часто использовал в качестве основы для литературного материала свои сны. Богатство сюжетов его снов поразительно. Дерлет обыгрывает сновидчество Лавкрафта как созерцание сцен, проецируемых (или излучаемых) волшебной лампой Аль-Хазреда:

Филлипс в изумлении наблюдал за разворачивавшимися перед ним картинами. У него мелькнула мысль, что он стал жертвой необычного оптического обмана, но таким объяснением он довольствовался недолго. Да он и не нуждался в объяснениях. Произошло чудо, и его интересовало только оно. Ибо мир, развернувшийся перед ним в свете лампы, был миром великой и непостижимой тайны. Ничего подобного он до сих пор не видел, ни о чем подобном не читал и даже не грезил во сне.

Уорду Филлипсу предстоит важное занятие – видеть, запоминать и давать имена и названия.

Этой ночью час проходил за часом, а Филлипс все смотрел и смотрел. Он давал незнакомым местам имена, извлекая их из доселе неведомой области своего воображения, как бы проснувшегося при свете старинной лампы. Он увидел необычайной красоты здание на окутанном морскими туманами крутом мысе, напоминавшем мыс в окрестностях Глостера, и назвал его «загадочным домом на туманном утесе». Он увидел старинный город с двускатными крышами, по которому протекала темная река, город, похожий на Салем, но более таинственный и жуткий, и назвал его Аркхемом, а реку - Мискатоником. Он увидел окутанный тьмой прибрежный город Иннсмут, а подле него - Риф Дьявола, узрел глубокие воды Р’льех, где покоится мертвый бог Ктулху. Он смотрел на продуваемое ветрами плато Ленг и на темные острова южных морей - таинственные острова грез, и на пейзажи других мест. Он видел далекие космические миры и уровни бытия, существовавшие в других временных слоях, которые были старше самой Земли, и откуда следы Древнейших вели к Хали, в начало всех начал и даже дальше.

Преодолев искушение отправиться в безвозвратное путешествие по этим мирам, Филлипс стал писать рассказ за рассказом, перенося на бумагу картины и явления, увиденные им в свете лампы Аль-Хазреда.

Он не знал

были ли видения, прошедшие перед его глазами, реальностью или игрой воображения. Как он вскоре заметил, его собственный духовный мир причудливо переплетался с мирами, являвшимися ему в свете лампы, и образы, еще с детских лет нашедшие приют в потаенных уголках его сердца, возрождаясь, проникали в неведомые доселе глубины Вселенной.

Так началась бурная творческая деятельность.

Много ночей с тех пор Филлипс не зажигал лампу.

Ночи превращались в месяцы, месяцы - в годы.

Он постарел, его произведения проникли в печать, и мифы о Ктулху, о Хастуре Невыразимом, о Йог-Сототе и Шуб-Ниггурате, Черном Козле из Лесов с Легионом Младых, о Гипносе, Боге сна, о Великой Расе и ее тайных посланцах, о Ньярлатхотепе - все это стало частью знания, хранившегося в самых сокровенных недрах его человеческой сущности, и удивительного мира теней, лежащего далеко за пределами познаваемого. Он перенес Аркхем в действительность и сделал набросок «Загадочного дома на туманном утесе»; он писал о зловещей тени, нависшей над Иннсмутом и о Неведомом, шепчущемся в темноте, о грибах из Юггота и ужасах древнего Данвича, и все это время в его стихах и прозе ярко горел свет лампы Аль-Хазреда, несмотря на то, что Филлипс давно уже ее не зажигал.

Прошло 16 лет… Уорд Филлипс постарел.

Он был смертельно болен и знал, что годы его сочтены, и он вновь хотел увидеть прекрасные и ужасные миры в сиянии лампы Аль-Хазреда.

Он зажег лампу и посмотрел на стены.

Но случилось странное. На стене, там, где раньше появлялись картины, связанные с жизнью Аль-Хазреда, возник чарующий образ страны, милой сердцу Уорда Филлипса - но находилась она не в реальности, а в далеком прошлом, в добром старом времени, когда на берегах Сиконка он беззаботно разыгрывал в своем детском воображении сюжеты из древнегреческих мифов. Он вновь увидел зеленые лужайки своего детства, тихие речные заводи и беседку, некогда построенную им в честь великого бога Пана - вся безмятежная, счастливая пора его детства проявилась на этих стенах; лампа возвращала ему его же собственные воспоминания. И к нему сразу пришла мысль о том, что лампа, возможно, всегда воскрешала в нем память о прошлом – память, передавшуюся ему через деда, прадеда и еще более далеких предков Уорда Филлипса, которые могли когда-то видеть места, появлявшиеся в свете лампы.

Таков был последний день, последний шаг Уорда Филипса перед его уходом.

Неожиданно вокруг него вспыхнули солнечные лучи. Как будто сбросив оковы лет, он легко побежал по берегу Сиконка туда, где его поджидали воспоминания детства и где он мог возродиться начать все заново, еще раз пережив чудесное время, когда весь мир был молодым…

Август Дерлет завершает рассказ «Лампа Аль-Хазреда» словами:

Прошли годы. Старый дом на Энджел-Стрит был отдан под снос, библиотеку раскупили книжные лавки, а всю домашнюю утварь продали с торгов - в том числе и старомодную арабскую лампу. В технологическом мире, пришедшем на смену воображаемым мирам Филлипса, никто не мог извлечь из нее никакой пользы.

Но это, безусловно, лукавство. Миллионы людей во всем мире извлекали, извлекают и будут извлекать пользу (не в вульгарном смысле этого слова) из волшебной лампы Аль-Хазреда - они впитывают уникальное творчество Говарда Филлипса Лавкрафта и фантазируют сами.

Эта лампа перешла в собственность Уорда Филлипса через семь лет после исчезновения его деда Уиппла. Лампа, а также Дом на Энджел-Стрит, где теперь жил Филлипс, раньше принадлежали деду. В дом Филлипс переехал сразу же после того, как исчез дед, однако лампа до истечения семи лет, необходимых по закону для официального признания факта смерти, хранилась у поверенного - таковы были распоряжения деда, отданные им на случай непредвиденных обстоятельств: внезапной смерти или чего-нибудь в этом роде. Таким образом, у Филлипса было вполне достаточно времени для того, чтобы как следует изучить содержание обширной библиотеки Уиппла. Только прочитав многочисленные тома, стоявшие на полках, он был бы окончательно готов унаследовать "самое бесценное сокровище" деда - как говаривал сам Уиппл.

К тому времени Филлипсу исполнилось тридцать, и у него было неважно со здоровьем, причем мучили его все те же недуги, которые столь часто омрачали его детские годы. Он родился в относительно богатой семье, но все богатства, накопленные еще дедом, были растрачены на разные неразумные прожекты, и Филлипсу в наследство достались только дом на Энджел-Стрит и его обстановка. Филлипс стал пописывать для бульварных журнальчиков, а, кроме того, обрабатывал целые горы почти безнадежно графоманской прозы и лирики, присылавшейся ему писателями-дилетантами, надеявшимися, что волшебное перо Филлипса поможет им увидеть свои произведения в печати, - все это позволяло ему вести довольно-таки независимый образ жизни. В то же время сидячая работа уменьшила его способность противостоять болезни. Он был долговяз, худощав, носил очки и по слабости организма представлял собой легкую добычу для простуд, а однажды, уже в зрелом возрасте, к своему великому смущению, даже заболел корью.

В теплые дни он брал с собой работу и выходил на живописный речной берег, поросший лесом, - это место было любимо им еще в детские годы. Берег реки Сиконк с тех пор совсем не изменился, и Филлипс, живший в основном прошлым, считал, что лучший способ победить чувство времени - хранить верность дорогим с детских лет местам, не изменившим своего тогдашнего облика... Объясняя свой образ жизни, он писал одному из своих корреспондентов: "Среди этих лесных тропинок, так хорошо мне знакомых, разница между настоящим и 1899 или 1900 годами полностью исчезает, и иногда, выходя на опушку, я почти готов увидеть город таким, каким он был в конце прошлого века". Кроме берегов Сиконка он еще любил забираться на холм Нентаконхонт и подолгу сидеть там в ожидании восхитительных видов, по мере наступления ночи открывавшихся на город с его острыми шпилями и двускатными крышами, которые переливались оранжевыми, малиновыми, перламутрово-зелеными отблесками, в то время как мелькавшие тут и там огоньки превращали широко раскинувшийся внизу пейзаж в волшебную страну, к которой Филлипс был привязан гораздо сильней, чем к собственно городу.

В результате этих каждодневных экскурсий Филлипс засиживался за работой далеко за полночь, а поскольку он, дабы не истощать свои и без того скудные средства, давно отказался от электричества, старая масляная лампа могла принести ему определенную практическую пользу, не говоря уже о той ценности, какую представляло собой это искусное изделие древних мастеров. В письме, сопровождавшем последний дар деда, чья привязанность к внуку была неизменной, а после ранней смерти родителей мальчика возросла еще больше, говорилось, что лампа была извлечена из аравийской гробницы, воздвигнутой еще на заре истории. Некогда она принадлежала какому-то полусумасшедшему арабу, известному под именем Абдул Аль-Хазред, и была изготовлена мастерами легендарного племени Ад, одного из четырех таинственных племен Аравии, обитавшего на юге полуострова, в то время как племя Тхамуд кочевало на севере, а Тасм и Джадис - в центральной его части. Давным-давно лампу обнаружили в заброшенном городе Ирем, Городе Столбов, возведенном Шедадом, последним из деспотов Ада. Некоторые знают его как Безымянный город, находившийся где-то в районе Хадрамаута. Другие же считают, что он был погребен вечно движущимися песками аравийских пустынь, и, невидимый обычным глазом, иногда случайно открывается взору избранных людей - любимцев Пророка. В заключение своего длинного письма Уиппл писал: "Она может принести радость, будучи как зажженной, так и потушенной; и точно так же она может принести боль. Это источник блаженства и ужаса".

Лампа Аль-Хазреда имела необычную форму, напоминая по виду небольшой продолговатый горшок, с одной стороны к которому была прикреплена ручка, а с другой находилось отверстие для фитиля. Лампа была изготовлена из металла, похожего на золото и украшена множеством забавных рисунков, а также букв и знаков, складывавшихся в слова на языке, незнакомом Филлипсу, чьи знания охватывали несколько арабских диалектов, но были явно недостаточны для того, чтобы прочесть надпись. Это был даже на санскрит, а гораздо более древний язык, состоявший из букв и иероглифов, некоторые из которых представляли собой пиктограммы. Весь день Филлипс чистил и драил лампу - и, наконец, налил в нее масло.

Тем вечером, отставив в сторону свечи и керосиновую лампу, столько лет помогавшие ему в работе, он зажег лампу Аль-Хазреда. Его приятно удивили присущая лампе теплота, постоянство пламени и яркость света. Однако у него не было времени на изучение всех достоинств этого светильника. Нужно было срочно закончить работу, и Филлипс погрузился в решение задачи, заключавшейся в правке объемистого стихотворного опуса, начинавшегося следующим образом:

Я помню то, что было до меня -
Далекую зарю Земного Дня
И первой жизни шаг, взращенной из огня
Стихийных битв - задолго до меня...

И так далее - все тем же архаичным слогом, уже давно вышедшем из употребления. Тем не менее, архаика импонировала Филлипсу. Он до такой степени жил прошлым, что разработал целое мировоззрение, скорее даже собственное философское учение, о воздействии прошлого на настоящее. Его идея отличалась холодной цветистостью и какой-то презирающей время и пространство фантазией, которая с первых проблесков сознания была настолько тесно связана с его сокровенными мыслями и чувствами, что любое дословное их выражение выглядело бы в высшей степени искусственным, экзотическим и выходящим за рамки общепринятых представлений, независимо от того, насколько все это походило на правду. Десятилетиями грезы Филлипса были наполнены тревожным ожиданием чего-то необъяснимого, связанного с окружающим пейзажем, архитектурой, погодой. Все время перед его глазами стояло воспоминание о том, как он, будучи трехлетним ребенком, смотрел с железнодорожного моста на наиболее плотно застроенную часть города, ощущая приближение какого-то чуда, которое он не мог ни описать, ни даже достаточно полно осознать. Это было чувство удивительной, волшебной свободы, скрытой где-то в неясной дали, - за просветами древних улиц, тянущихся через холмистую местность, или за бесконечными пролетами мраморных лестниц, завершающихся ярусами террас. Однако намного сильней Филлипса тянуло укрыться во времени, когда мир был моложе и гармоничнее, в 18-м веке или еще дальше, когда можно было проводить долгие часы в утонченных беседах, когда люди могли одеваться с некоторой элегантностью, не ловя при этом на себе подозрительные взгляды соседей, когда не было нужды сетовать на недостаток фантазии в редактируемых им строках, на скудость мыслей и жуткую скуку - на все то, что делало эту работу совершенно невыносимой. Отчаявшись выжать что-либо путное из этих мертвых стихов, он, наконец, отодвинул их в сторону и откинулся на спинку кресла.

А затем - затем он ощутил едва уловимые изменения в окружающей обстановке.

На столь знакомую сплошную стену книг, перемежающуюся лишь оконными проемами, которые Филлипс имел привычку занавешивать так плотно, что ни один луч света снаружи не мог проникнуть в его святилище, падали странные тени, причем не только от аравийской лампы, но и от каких-то предметов, видневшихся в ее свете. На фоне освещенных книжных полок происходили такие вещи, которые Филлипс не мог бы вообразить в самых буйных порывах своей фантазии. Но там, где лежала тень, - например, за высокой спинкой кресла - не было ничего, кроме темноты, в которой смутно угадывались очертания книг.

Филлипс в изумлении наблюдал за разворачивавшимися перед ним картинами. У него мелькнула мысль, что он стал жертвой необычного оптического обмана, но таким объяснением он довольствовался недолго. Да он и не нуждался в объяснениях. Произошло чудо, и его интересовало только оно. Ибо мир, развернувшийся перед ним в сапе лампы, был миром великой и непостижимой тайны. Ничего подобного он до сих пор не видел, ни о чем подобном не читал и даже не грезил во сне.

Это напоминало одну из сцен сотворения мира, когда земля была молода, когда огромные клубы пара вырывались из глубоких расщелин в скалах и повсюду виднелись следы гигантских пресмыкающихся. Высоко в небе летали перепончатые чудовища, которые дрались между собой и рвали друг друга на части, а из отверстия в скале на берегу моря высовывалось ужасное щупальце, угрожающе извиваясь в тускло-красном свете этого далекого дня - образ, как будто вышедший из-под пера писателя-фантаста.

Постепенно картина изменилась. Скалы уступили место продуваемой всеми ветрами пустыне, среди которой, словно мираж, возник заброшенный город, утерянный Город Столбов, легендарный Ирем, и Филлипс знал, что, хотя нога человека уже давно не ступала на эти улицы, здесь - среди древних каменных зданий, сохранившихся в почти неизменном виде с тех пор, как обитатели города были уничтожены или изгнаны неведомо откуда явившимися безжалостными врагами - все еще скрывались таинственные и зловещие существа. Однако никого из них не было видно; был только подспудно затаившийся страх перед неизвестностью - как тень, упавшая на эту землю из глубины давно минувших времен. А далеко за городом, на краю пустыни возвышались покрытые снегом горы, и когда он смотрел на них, названия сами возникали у него в голове. Город назывался Безымянным, а снежные вершины - Горами Безумия или, быть может, Кадатом Ледяной Пустыни. И он с упоительной легкостью дарил этим местам имена, которые приходили к нему сразу, как если бы они всегда блуждали по периметру его мыслей, ожидая минуты воплощения.

Он сидел долго, чары рассеивались, на смену им приходило ощущение легкой тревоги. Пейзажи, пробегавшие перед глазами, были лишь грезами, но в них, тем не менее, присутствовала какая-то неясная пока угроза, исходившая от населявших эти миры злобных существ, следы присутствия которых встречались ему повсюду. В конце концов, он не выдержал и, погасив лампу, чуть дрожащими руками зажег свечу, быстро успокоившись при ее пусть неярком, но таком привычном и умиротворяющем мерцании.

Он долго раздумывал над тем, что увидел. Дед называл лампу своим "самым бесценным сокровищем", следовательно, он был знаком с ее свойствами. И важнейшим из этих свойств, судя по всему, были наследственная память и волшебный дар откровения, когда в ее свете можно было увидеть далекие страны и города, в которых бывали ее прежние владельцы. Филлипс мог поклясться, что видел пейзажи, знакомые еще самому Аль-Хазреду. Но не мог же он и впрямь удовлетвориться подобным объяснением! Чем больше он размышлял об увиденном, тем больше запутывались его мысли. В конце концов, он вернулся к отложенной им работе, погрузившись в нее с головой и позабыв все фантазии и страхи, настоятельно требовавшие осмысления.

На следующий вечер, в свете осеннего солнца, Филлипс покинул город. Проехав на такси до границы округа, он остался наедине с природой. Место, куда он попал, было почти на милю дальше тех, где ему случалось гулять раньше. Он двинулся по тропе, шедшей на северо-запад от Плейнфилд Пайк и огибавшей затем западное подножье Нентаконхонта, и вскоре взору его открылась идиллическая панорама чередующихся между собой лугов, старинных каменных стен, вековых рощ и разноцветных крыш. Находясь менее чем в трех милях от центра города, он уже имел возможность, подобно первым колонистам, наслаждаться видами старинной сельской Новой Англии.

Перед самым заходом солнца он взобрался на холм по крутой дороге, проходившей вдоль опушки старого леса, и с головокружительной высоты перед ним раскинулся ошеломляющий по красоте вид - мерцающие ленты рек, далекие леса, оранжевый край неба с огромным солнечным диском, медленно погружающимся в плотный слой перистых облаков. Войдя в лес, он увидел закат сквозь деревья, и повернул на восток, чтобы прийти туда, где он особенно любил бывать - на склон холма, обращенный к городу. Никогда прежде не осознавал он огромности Нентаконхонта. Этот холм был самым настоящим миниатюрным плато или даже плоскогорьем со своими долинами, гребнями и вершинами и меньше всего походил на обыкновенный холм. С небольших лугов на возвышенных частях Нентаконхонта он любовался поистине чудесными видами города, протянувшегося вдоль линии горизонта сказочными шпилями и куполами, как бы плывущими в воздухе, окутанными какой-то таинственной дымкой. Верхние окна самых высоких башен отражали свет. давно уже скрывшегося за горизонтом солнца, являя собой загадочное, странное и обворожительное зрелище. Затем он увидел, как в осеннем небе среди колоколен и шпилей плывет огромный круглый лунный диск, в то время как над переливающейся оранжевыми красками линией, заката сверкают Венера и Юпитер. Путь через плато был извилист - иногда он шел посередине, а иногда выходил на заросший лесом склон, откуда к равнине спускались темные долины, а огромные гладкие валуны на скалистых вершинах создавали на фоне сумерек образ чего-то призрачного и колдовского.

Наконец он добрался до хорошо знакомого места, где поросший травой край старого заброшенного акведука создавал иллюзию древней римской дороги. Он снова стоял на обращенном к востоку гребне, который помнил с самого раннего детства. Перед ним в сгущающихся сумерках, словно огромное созвездие, лежал сверкающий огнями город. Лунный свет проливался потоками белого золота, и на фоне блекнущего заката все усиливалось мерцание Венеры и Юпитера. Чтобы дойти до дома, надо было спуститься по холму к шоссе, по которому он смог бы возвратиться в свое прозаическое убежище.

Но все эти безмятежно проведенные часы не заставили Филлипса позабыть о том, что произошло в его комнате накануне вечером, и он не мог отрицать того, что по мере наступления темноты его нетерпение заметно возрастало. Смутная тревога уравновешивалась ожиданием дальнейших ночных приключений, подобных которым он никогда еще не переживал.

Быстро покончив со своим скромным ужином, он сразу прошел в кабинет, где его молча приветствовали знакомые ряды книг, поднимавшиеся от пола до самого потолка. На этот раз он даже не взглянул на ожидавшую его работу, а сразу зажег лампу Аль-Хазреда. Затем сел и стал ждать.

Мягкий свет лампы отбрасывал на заставленные книгами стены желтоватые блики. Свет не мерцал; пламя было постоянным, и, как и прежде, Филлипс сразу ощутил приятную, убаюкивающую теплоту. Постепенно полки и книги на них стали покрываться дымкой, таять и, в конце концов, сменились картинами из других миров и времен.

Этой ночью час проходил за часом, а Филлипс все смотрел и смотрел. Он давал незнакомым местам имена, извлекая их из доселе неведомой области своего воображения, как бы проснувшегося при свете старинной лампы. Он увидел необычайной красоты здание на окутанном морскими туманами крутом мысе, напоминавшем мыс в окрестностях Глостера, и назвал его "загадочным домом на туманном утесе". Он увидел старинный город с двускатными крышами, по которому протекала темная река, город, похожий на Салем, но более таинственный и жуткий, и назвал его Аркхэмом, а реку - Мискатоником. Он увидел окутанный тьмой прибрежный город Иннсмут, а подле него - Риф Дьявола, узрел глубокие воды Р"Лайх, где покоится мертвый бог Ктулху. Он смотрел на продуваемое ветрами плато Ленг и на темные острова южных морей - таинственные острова грез, и на пейзажи других мест. Он видел далекие космические миры и уровни бытия, существовавшие в других временных слоях, которые были старше самой Земли, и откуда следы Древнейших вели к Хали, в начало всех начал и даже дальше.

Но все эти картины он наблюдал как бы через окно или через дверь, казалось, манившие его покинуть суетный мир и отправиться в путешествие по этим волшебным просторам; искушение в нем росло и росло, он весь дрожал от желания повиноваться, отбросить все, чем он жил до сих пор, и попробовать стать кем-то другим, еще неизвестным ему самому - но вместо этого, сделав над собой усилие, он погасил лампу и вновь увидел уставленные книгами стены кабинета дедушки Уиппла.

И весь остаток ночи, при свечах, отказавшись от запланированных им на сегодня рутинных занятий, он писал рассказ за рассказом, перенося на бумагу картины и явления, увиденные им в свете лампы Аль-Хазреда.

Всю эту ночь он писал и, измученный, проспал весь следующий день.

А всю следующую ночь он опять писал, однако, нашел время ответить своим корреспондентам, подробно обрисовав им свои "сны", не зная, были ли видения, прошедшие перед его глазами, реальностью или игрой воображения. Как он вскоре заметил, его собственный духовный мир причудливо переплетался с мирами, являвшимися ему в свете лампы, и образы, еще с детских лет нашедшие приют в потаенных уголках его сердца, возрождаясь, проникали в неведомые доселе глубины Вселенной.

Много ночей с тех пор Филлипс не зажигал лампу.

Ночи превращались в месяцы, месяцы - в годы.

Он постарел, его произведения проникли в печать, и мифы о Ктулху, о Хастуре Несравненном, о Йог-Сототе и Шуб-Ниггурате, о Черном Козле из Лесов Тысячи Младых, о Гипнозе, Боге сна, о Великой Расе и ее тайных посланцах, о Ньярлатотепе - все это стало частью знания, хранившегося в самых сокровенных недрах его человеческой сущности, и удивительного мира теней, лежащего далеко за пределами познаваемого. Он перенес Аркхэм в действительность и сделал набросок "Загадочного дома на туманном утесе"; он писал о зловещей тени, нависшей над Иннсмутом и о Неведомом, шепчущемся в темноте, о грибах из Юггота и ужасах древнего Данвича, и все это время в его стихах и прозе ярко горел свет лампы Аль-Хазреда, несмотря на то, что Филлипс давно уже ее не зажигал.

Так прошло шестнадцать лет, и вот однажды вечером Уорд Филлипс подошел к лампе, стоявшей за грудой книг на одной из нижних полок библиотеки дедушки Уиппла. Он взял ее в руки, и на него сразу же снизошло забытое очарование. Вычистив лампу, он поставил ее на стол. За последнее время здоровье Филлипса сильно пошатнулось. Он был смертельно болен и знал, что годы его сочтены, и он вновь хотел увидеть прекрасные и ужасные миры в сиянии лампы Аль-Хазреда.

Он зажег лампу и посмотрел на стены.

Но случилось странное. На стене, там, где раньше появлялись картины, связанные с жизнью Аль-Хазреда, возник чарующий образ страны, милой сердцу Уорда Филлипса - но находилась она не в реальности, а в далеком прошлом, в добром старом времени, когда на берегах Сиконка он беззаботно разыгрывал в своем детском воображении сюжеты из древнегреческих мифов. Он вновь увидел зеленые лужайки своего детства, тихие речные заводи и беседку, некогда построенную им в честь великого бога Пана - вся безмятежная, счастливая пора его детства проявилась на этих стенах; лампа возвращала ему его же собственные воспоминания. И к нему сразу пришла мысль о том, что лампа, возможно, всегда воскрешала в нем память о прошлом - память, передавшуюся ему через деда, прадеда и еще более далеких предков Уорда Филлипса, которые могли когда-то видеть места, появлявшиеся в свете лампы.

И вновь ему показалось, что он глядит через дверь. Картина манила его, и он, с трудом ковыляя, подошел к стене.

Он колебался лишь мгновение - и сделал последний шаг.

Вплоть до того дня, когда какой-то любознательный поклонник его творчества не приехал в город с визитом, никто не замечал исчезновения Уорда Филлипса, а когда заметили, то решили, что он ушел бродить по окрестным лесам, где его и застигла смерть - ведь соседи по Энджел-Стрит были прекрасно осведомлены о его образе жизни, да и его неизлечимая болезнь также не была ни для кого секретом.

Несколько специальных поисковых партий обследовали район Нентаконхонта и берега Сиконка, но никаких следов Уорда Филлипса обнаружено не было. Полиция считала, что когда-нибудь его останки все равно найдутся. Однако они не нашлись, и со временсм неразрешенная загадка была погребена в полицейских и газетных архивах.

Перевод: Ю. Кукуца.